Кетополис: Киты и броненосцы - Страница 117

117

Он огляделся. Интересно, где они? На каком-то складе? Голоса отдавались в помещении гулким эхом. Почти все пространство занимали два каменных бассейна, со шлюзами и отверстиями в стенах для откачки воды. Ближайший из бассейнов оказался пуст. Планкет на глаз оценил размеры — огромный, здесь могла поместиться по меньшей мере канонерская лодка. Больше всего бассейн напоминал сухой док.

— Друг мой, идите сюда! — донесся голос Фласка. Певец стоял у второго бассейна; лицо его победно светилось. Торопя компаньона, он замахал рукой.

Планкет отнюдь не разделял энтузиазма друга. Он пошел туда, едва передвигая ноги; перед глазами вставали мрачные картины: в каменной ванне, как в холодной могиле, лежит скелет морского чудовища. Никогда больше не рассекать ему волн, не взлетать победно над волной в солнце и брызгах — кости его обнажились, плоть истлела и высохла, драгоценный жир испарился. От прежней невероятной мощи остались одни кости… кости, да мутная черная жижа на дне. Тяжелый дух разложения, йода и морской соли стоял в воздухе. Планкет поежился.

Механик осторожно подошел к краю, заглянул. И отшатнулся. Сердце застучало на весь ангар. Озадаченный, Фласк почесал бороду.

— Друг мой, что же вы?

— Там, — сказал Планкет. Озноб пробежал по коже. — Там…

Он заставил себя снова заглянуть вниз.

Практически весь бассейн занимал голый остов гиганта.

На первый взгляд казалось, что левая половина головы у кита не пострадала. Правой не было и в помине — осталось лишь костяное ложе, где некогда находился мозг, жир и спермацетовая сумка; сейчас же там была пустота и тусклое свечение кости.

И только единственный глаз смотрел на Планкета со дна бассейна. Со всей ненавистью и болью, копившейся многие годы.

— Киты не летают, — сказал Фласк.

— Что? — не понял Планкет.

— Я говорю, есть такая поговорка: киты не летают. Она означает — не стоит браться за дело, к которому у тебя нет никаких способностей. А ты совсем не актер, прости, Норман. Тонкие переживания и драматические страсти не для тебя. Мне трудно об этом говорить, но… сейчас твое лицо больше напоминает гримасу. Вы переигрываете, друг мой.

— Уж кто бы говорил, — огрызнулся Планкет. — Лучше посмотри, видишь?

Размером глаз был с крупный грейпфрут. Планкет покачал головой; работу кто-то проделал филигранную, одна оптика чего стоит. Глаз соединялся с зеленоватыми пластинами, а вокруг — заклепки, винты, система латунных патрубков и калибровочные отверстия… Половина китового черепа была выполнена из меди; «чертова жестянка», как выразился бы Фокси. К черепу механизм крепился болтами.

Неужели кто-то пытался сделать из животного огромного автоматона? Зачем?

— Что все это значит? — спросил механик.

— Наплевать, — Фласк махнул рукой. К нему снова вернулось хорошее настроение. — Сейчас отдерем железки и…

Но, кроме таинственных механизмов, оставалась еще одна загвоздка.

— Это кашалот, — сказал Планкет.

— Вижу, — Фласк фыркнул в бороду. — Не дурак.

— И у него зубы.

Певец с шумом вдохнул.

— Естественно, у него зубы! Это же кашалот. Так, я все придумал — ты возьмешься с тонкого конца…

— Ты собрался прикрутить горбатому киту череп кашалота?

— Ну, естественно! Другого-то все равно нет.

Планкет выпрямился и сказал громко, чтобы слышал Лампиер:

— А у меня стойкое ощущение, что нас надули.

Фласк повернул голову.

— Ээ… В каком смысле, друг мой?

— Это не тот череп, — сказал Планкет. — Понимаешь? Нас провели.

Под взглядом компаньонов старый моряк вынул трубку и заговорил:

— Чем вы недовольны, ослы?! Что ж вы не пляшете от радости, как пляшет дозорный на грот-мачте, завидев фонтан, — когда даже бочки в трюме китобойца пересохли без сладкого масла, как пересыхают рты в жажду? Когда гарпун ржавеет, алча крови левиафана?! — закончив речь, Фокси внимательно оглядел слушателей. Похоже, его патетика цели не достигла.

Лампиер переступил босыми ногами.

— Насчет породы кита вы ничего не говорили, — заявил он.

Планкет сжал кулаки. Проклятый старый мошенник! Сколько времени они потратили — страшно представить. А если завтра утром черепа не будет в Музее, они пропали. Причем черепа с китовым усом, а не с зубами кашалота.

Фласк же сник, сдулся, точно воздушный шар.

— А ведь он прав, друг мой, — он посмотрел на механика, но тут же отвел взгляд, словно опасаясь, что молнии из глаз компаньона испепелят его на месте.

— Уж лучше бы мы взяли надувного кита! — крикнул Планкет.

Он в сердцах пнул стену бассейна и изменился в лице. Фласк, всю жизнь придерживавшийся правила, что не стоит пинать кирпичи, сочувственно улыбнулся.

— Ничего не изменишь, друг мой, — сказал певец. Он положил руку на плечо Планкета, но механик отдернулся, как от ядовитой змеи. — Другого черепа у нас нет, а в карманах уже гуляет ветер…

— Он у тебя гулял там с самого начала, — буркнул Планкет.

В одном певец прав — другого черепа им уже не добыть.

Значит, придется выкручиваться с этим и молиться, чтобы столь явный подлог не заметили сразу. В чем-то череп кашалота даже лучше — кита из музея, по легенде, убил сам Канцлер. Так пусть все увидят, что убил он кашалота, истинного левиафана, а не какого-то жалкого горбача. Главное, убедительно объяснить это сначала директору музея, а потом — тайной жандармерии…

Все это время Фокси с загадочным видом ковырялся мизинцем в зубах. Над Стаббовыми пристанями пронесся холодный ветер, принеся с собой далекие щелчки ружейной пальбы. Планкет невольно поежился.

117