Кетополис: Киты и броненосцы - Страница 127

127

Палочка начинает свой танец, сплетая музыкальные темы. Океан фаготами вздымает ледяные валы, бьется о скалы. Мучительно вступают альты. Это тема тревоги.

Тяжелым басом ведет свою линию большой барабан — бух, бух. Биение крови в висках. Это тема любви и тема смерти одновременно.

Поднимается занавес. Кажется, что это не тяжелая портьерная ткань уходит вверх — а весь зрительный зал, все пришедшие в оперу, опускаются на немыслимую глубину. Волны звучат теперь глуше, глуше. Растворяются в толще вод. На такой глубине волнение уже неощутимо. Здесь своя музыка — музыка ледяной пустоты, тоски и холодного одиночества.

Темная сцена изображает подводный грот. Зеленоватые, застывшие в странных, уродливых позах фигуры хористов. Они неподвижны. Свет софитов окрашивает их лица в мертвенные тона.

На сцене пусто. Оркестр расходится, летает палочка маэстро Тосканини; стонут, шипя, тарелки — капли крови, упавшие в холодную воду. Удары сердца в висках. И внезапно, на самом пике — обрыв. Пауза. Тосканини замирает, его палочка неподвижна… оркестр безмолвствует.

Ожидание.

Тянется, тянется томительная тишина, взведенная, словно пружина огромного механизма.

И вот курок спустили. Звучит первая нота — такая глубокая, чистая и мощная, что зрительный зал пронзает насквозь, как разрядом молнии. Это почти физическое наслаждение. Это судорожный вдох после удушья. Это прекрасно.

— Ааааа-деее-лиии-даа… — набирает мощь голос. Это призыв в пустоте. Это крик под толщей вод. Это отчаяние и боль раненого зверя, который и не знал, что у него есть сердце. Это ария влюбленного чудовища.

Его еще нет. Шаляпина нет на сцене — но голос его уже здесь.

В этом голосе звучит рев чудовища и боль любви, темная мрачная страсть и рвущая душу нежность. Шаляпин поет о красавице Аделиде и своей любви… нет. Не может быть!

Это не голос Шаляпина. Это голос Левиафана.

Холодные мурашки восторга пробегают по спинам. Зрители забывают дышать — они поняли, с кем имеют дело.

Маэстро Тосканини смотрит, бледный лоб в испарине. Ничего подобного на генеральной репетиции не было. Шаляпин лепит Левиафана на глазах зрителей, создает его из своей плоти и крови, ваяет из собственной души. Гениальный актер, волшебный голос. Кто видел Мефистофеля в шаляпинском исполнении в Москве, ничего не видели, дьявол из оперы Гуно — ничто против нынешнего морского чудовища. Ибо Левиафан Шаляпина — создание дьявольское и прекрасное.

Полуголая фигура, задрапированная черной тканью, отбрасывает уродливую пугающую тень. Кажется, она заполняет собой сцену, нависает над залом. Зеленоватые силуэты утопленников корчатся, словно они подвешены на невидимых нитях, которые держит в «руке своей» он — Левиафан. Существо великое, прекрасное и очень злое.

Левиафан распрямляется, поднимает голову. Надменный. Жилы выступили на шее.

— Но что же ты, Аделида, не даришь мне взгляда? — вопрошает он насмешливо. В глазах горит огонек. Все его манеры повелителя глубин, вся его грубая, чудовищная натура в этих словах. Он смеется над собой — чудовище, которое не может ничего поделать с мучительной болью. Вместо того чтобы посылать цветы, он поступает как мальчишка-гимназист, впервые влюбившийся. Он дергает предмет страсти за косу и топчет ее тетради. Насмешничает. Обзывается. Сам себе противен и ничтожен, он изливает на нее все колкости и издевательства, какие только может придумать. И лишь в глазах его, за всей напускной дерзостью, злостью и насмешкой — различим он настоящий, ничего не понимающий зверь. Что со мной? Как это случилось? Как она могла?!

Зрители замирают. Такого Левиафана они еще не видели.

Шаляпин срывается с места. Черная ткань струится за ним, словно след китового тела, прорезающего океанскую толщу. Шаляпин движется с какой-то невероятно тяжелой, массивной грацией, словно весит, по меньшей мере, несколько тонн. Сцена стонет под его шагами. А он легок и страшен.

— Пляшите! — повелевает Левиафан утопленникам. Привычная властность после напускной веселости. Утопленники оживают, дергаются, движения их хаотичны и похожи на ужимки мимов.

Левиафан смотрит и мрачнеет. Высокая неподвижная фигура на голову возвышается над толпой. В плясках утопленников нет естественности, нет чувства. Нет жизни. Нельзя отвлечься, забыть про мучительную зудящую боль.

— Любовь сдвигает океаны? — в устах Шаляпина это вопрос, на который нет ответа. Голос звучит тускло.

Взгляд Левиафана резок и мучителен.

Вокруг идут хороводом зеленоватые мертвецы. На некоторых богатые одежды, на других лохмотья. В разное время они утонули, разного достатка были. Равные после смерти, они пытаются развеселить своего убийцу.

Но нет. Левиафану не весело. Резкий взмах — и утопленники застывают там, где застала их повелительная рука.

Внезапно лицо Шаляпина озаряется надеждой. Но вдруг она, Аделида, — его полюбит? Он силен, богат, он властелин океанов, он может ей дать все — от жемчугов до кораллов, от диковинных рыб до парижских нарядов.

Он пойдет и признается. Он подплывет к кораблю Аделиды и произнесет слова любви. Конечно же она согласится. Ведь он любит ее так, как никто и никогда в мире и в жизни. Так трепетно и нежно. Так бешено и сильно. И будь что будет. Конечно, она согласится. Конечно.

— …с тобоооооой! — невероятное крещендо накрывает зал. Левиафан посреди сцены, подняв голову, — он дьявольски велик и чудовищно прекрасен. Такого Левиафана Аделида не может не полюбить.

127