Кетополис: Киты и броненосцы - Страница 189

189

— Я знаю, кто ты. — Актриска лежала на дощатом полу и смотрела, как юбки Лидии метут крошево ребер и обломки китового уса. — Ты — перекройщица? Да?

Лидия не ответила. На заре девица ушла. Ушла сама, слегка охая и держась за распухшие бока. А уже в полдень к модистке постучали. Аннет, насмерть испуганная после случившегося, отпихнула дворецкого от щеколды и охнула. На крыльце топталась недавняя посетительница под ручку с усатым мужчиной в форме. Когда в ладонь Аннет легла крупная купюра, та испугалась еще пуще. Будучи женщиной прозорливой, Аннет сообразила, что девица не сумеет удержать язык за зубами, и теперь поток желающих «подправить» себя хлынет в дом. Все бы ничего, к тому же доход от такого перекроя куда больше, чем от шитья сорочек, да только дело это опасное и подсудное. Знала Аннет, что за перекрой полагается тюрьма, знала и то, что мастеров кромсать человеческую плоть, чтобы вживить в нее разное, боятся и не любят. А еще знала Аннет, что нет у них иного выхода и что теперь Лидию не удержать.

— Матушка, голубушка, не надо, а? — молила Аннет, когда Лидия, услышав голоса очередных визитеров, натягивала чепец. — Обойдутся! А денег хватит, дом продадим, сами переберемся в гостиничку.

— Цыц! Не твоего ума дело! — Лидия торопливо терла ладони над рукомойником. — Кто там пришел?

* * *

— Кто там пришел? — вдова потерла опухшие лодыжки, поднялась с кресла.

— Да кто ж еще? Опять эти… — Аннет презрительно поджала губы.

«Шампанского хочу! И в оперу!» — Женский визг прорвался сквозь закрытые ставни.

Прокряхтели мимо рессоры наемного экипажа. «Какая опера, милочка? Десять утра», — раздраженно ответил мужской голос. И точно в подтверждение сказанному загудело над Слободой бесстрастное «бооооммммм… оммммм» и захлебнулось безмолвием. Скрипнули петли входной двери. Механический дворецкий, сопровождаемый гостем, въехал в мастерскую. Черный дым змеился над полом.

— Жестянку все никак не смените. Чадит… Тьфу ты! — Гость густо кашлянул. — Что, не признали?

Обветренное лицо вошедшего походило на маску, да и сам он больше напоминал пробкового болвана, из тех, что десятками пылились на полках и торчали в давно ненужной витрине.

— Ты? Говори, зачем пожаловал? — Лидия сжала губы в тонкую ниточку, нервно затеребила ленты чепца.

— Хе, вспомнила, мать, — гость сморкнулся в ладонь и вытер пальцы об отрез шерсти, разложенный на столе. — Думал, что у тебя совсем трюм потек или каракатицы тебя оприходовали, а ты ничего еще — барахтаешься.

— Не мать я тебе. Чего надобно?

— Волну не гони — дело есть. Не разучилась животы кромсать? Мне многого не требуется — за час справишься. И еще часа три у тебя отлежаться придется, не обессудь, мамаша.

— Говори.

Лидия скупо цедила слова. Щеки ее побелели, а пальцы шарили по поясу в поисках кисета.

— Не шемонай попусту, мать. Вон табачок твой, на кресле валяется. Потом посмолишь. — Краснолицый откашлялся, харкнул на пол. Тут же загудел дворецкий, подъехал к плевку, втянул жижу в металлическое чрево. — А сейчас слушай сюда. Фасад мне надо сменить. Так, чтобы ни свои, ни чужие не признали. Осилишь?

— Да, — выдавила Лидия и повернулась к застывшей у окна Аннет: — Сходи-ка наверх, посмотри, как там…

— А ты, значит, все по-старому промышляешь, нижних облизываешь. Да ладно, не дергайся. В прошлый раз сфордевинделись и в этот раз сумеем. Только не затягивай, а то джину я мало прихватил, а на старых дрожжах далеко не уеду.

Лидия Ван-дер-Ваальс недобро прищурилась. Оглядела гостя с головы до ног. Коренастая, массивная фигура с тяжелым торсом и несуразно большими руками, почти квадратная голова, вывороченный нос и торчащие уши. Лидия потянулась пальцами к рябому лицу, коснулась подушечками кожи, побледнела, задышала часто… знакомо… страшно…

— Я хорошо сделаю. У меня приживается… Все приживается, только потерпи… Я хорошо… Как надо. Ложись на стол-то. Терпи.

— Быстрее только, а, — мутные бисерины пота выступили на лбу гостя, — быстрее.

— Хорошо сделаю… — Модистка Лидия Ван-дер-Ваальс охотно уступила место безумной перекройщице в розовом атласном чепце.

Стрекотали «зингеры». «…наперсток да челнок…» — белошвейки, уткнувшись глазами в работу, пели, раскачивались вперед-назад, точно не замечая происходящего. Наперсток защелкала пальцами, прижимая лапку к серому крепу. Каблуки хозяйских туфель застучали по доскам, заметалась тяжелая фигура по мастерской. Замелькали в быстрых пальцах то спицы, то острое лезвие, то толстая игла. Пыльный иконостас над этажеркой с кружевами равнодушно пялился черными зрачками святых. Лидия сорвала холодную лампадку, отбросила в сторону. Дворецкий немедля залязгал шестеренками, подбирая сор. Серебряную фольгу с оклада Лидия сдирала аккуратно, также аккуратно расправляла ногтем блестящий лист, еще тщательнее вставляла тонкие пластины в располосованные лезвием скулы, вдавливала под веки перламутровые чешуйки, стягивала ноздри тонким шнуром. Лопнул в кулаке модистки пузырь, потекла рыбья желчь по запястьям, забралась под рукава.

— Быстрее… Невтерпеж!

— Еще чуток. — Лидия втирала в кожу коричневое, вонючее и приговаривала, шевелила губами, — чуток, хорошо сделаю… хорошо…

Она очнулась не сразу. Сначала обмякло туловище, затем успокоились руки, и только потом, проморгавшись, Лидия сглотнула судорожно и произнесла спокойно, размеренно:

— Ну и славно. Теперь отдохни, синяки и опухлость скоро сойдут.

189