Кетополис: Киты и броненосцы - Страница 245

245

То есть логичней все-таки изучать медицину, чем баллистику.

Когда Франя привела нас к Грэму, я подумал, что он уже мертв. Но потом я передумал. Все-таки мертвые редко храпят. Ну, я так считаю.

А потом мы пошли наверх. Я, Грэм и Поланский-младший…

— Или вы думаете, порох внизу не взрывается?! — говорю я журналисту. Мы выбираемся из подземелий другим путем. Грэм оборачивает ко мне бледное перекошенное лицо:

— Вперед! Уже недалеко. Бежим!

И мы бежим.

Во мне какая-то странная легкость. Я не сплю толком вторые сутки, все вокруг слегка размытое и нереальное. Звуки доносятся издалека. Под подошвами хлюпает грязь. Сзади что-то глухо лопается, падает, звучат приказы и выстрелы. Еще выстрелы. Свист пуль. А потом я внезапно спотыкаюсь на ровном месте. Выпрямляюсь и снова бегу.

Почти не болит.

Ровная такая дырочка. Даже крови нет.

Аааа!

Шок.

Площадь Песочных часов тонет в серых сумерках.

Мечутся лучи фонарей. Грохочут ботинки морских пехотинцев. Звучат команды, отдаленные крики. Что здесь происходит вообще? Подталкивая прикладами, морпехи ведут каких-то бедолаг в брезентовых плащах. Один из арестованных хватается за горло, царапает ногтями, словно его раздирают изнутри. Морпех давит ботинком упавший респиратор.

Вот оно что. Подземники.

Облава на морлоков?

Песочные часы — огромные колбы разбиты то ли выстрелами, то ли взрывом. Символ вечности государства уничтожен. Ветер крутит на площади что-то вроде песчаного вихря. Мокрый песок скрипит на зубах. А я как раз хотел сверить…

Время!

— Грэм, мне надо бежать, отнесите ребенка. Адрес я написал. Честь имею, приятно было познакомиться…

Я поворачиваюсь и иду.

За моей спиной Грэм вдруг начинает орать:

— А я умру с тоски и горя, киту-бродяге все равно!

Все-таки он идиот.

— Аааа!

Чего и следовало ожидать. Поланский-младший просыпается и тоже кричит. Мол, почему без меня начали? Ну, Грэм, ну, журналист.

Рана. Я перевязываю руку платком, зубами затягиваю узел. Сойдет для сельской местности.

— Лейтенант! Почему вы в таком виде? — окликает меня звучный командирский голос. — Где ваш головной убор?

Я выпрямляюсь. Чертова привычка к субординации. Поворачиваюсь.

Высокая адмиральская фуражка с железным кальмаром. Темный китель, золотые эполеты. Адмирал Штольц смотрит на меня. Лицо удивленное. Он-то как здесь оказался?

— Вы? — он прищуривается. — Какого черта? Как вы здесь оказались?

Я прикладываю руку к виску. Пальцы черные от грязи. Наплевать.

— Господин адмирал! Лейтенант Дантон, младший артиллерийский офицер эскадренного броненосца «Князь Игефельд Магаваленский». Следую на каторжный причал, сэр. Для отправки на каторгу, сэр. Разрешите продолжать следовать, сэр?

У Штольца становится такое лицо, словно он проглотил адмиралтейский якорь.

— Что?

Или как раз находится в процессе.

— Я вас под арест посажу, — говорит Штольц медленно. Видимо, еще не понял, о чем я говорю. — Мальчишка! Почему в таком виде?

— Да пошли вы, господин адмирал.

Моя левая рука висит как плеть. Ничего.

Я поворачиваюсь и иду. Адмирал смотрит мне вслед.

У полковника Йоргенсона от гнева натягивается кожа на скулах — как барабан.

Светает. Туман стелется по опустевшим улицам. Плывет и изгибается, как живое существо. Ветер несет обрывки газет и цветные фантики.

— Я надеялся, что ты не придешь, — говорит полковник глухим голосом. — Глупо, мальчик.

— Принимайте последнего, — обращается он к капитану катера. Капитан, помедлив, кивает. На нем старый бушлат и помятая белая фуражка с якорем. Гражданский флот. Рядом с ним — полицейский чин с острым утомленным лицом.

Полицейские с нашивками каторжной охраны смотрят на меня исподлобья, поставленными хмурыми взглядами. Карабины в руках.

Я поднимаю ладонь к козырьку, говорю:

— Господин полковник? — и тут меня ведет. Падаю. Падаю…

— Что? Доктора! — кричит Натан. — Живо!

Падаю.

…

— Дайте мне слово чести, лейтенант, что не будете пытаться…

Запах нашатыря.

— Нет, — говорю я.

Полковник сбивается, смотрит на меня.

— Нет?

— Нет, Натан. Простите, но такого слова я вам не дам. Наоборот — обещаю сбежать при первом же удобном случае.

…Иногда самое главное — суметь отказаться.

Йоргенсон молчит, потом улыбается.

— Честь имею, — салютует. — Прощайте, лейтенант.

Полицейский оглядывает меня с головы до ног. Без особой симпатии, надо сказать.

— Кандалы, — командует он. — Ошейник. Цепь, — он смотрит на меня. — Нет, сначала голову.

Бритва делает так: ш-ших, ш-ших. Вода едва теплая. Подумать только — утром я брился лучшим миндальным мылом, лезвием из английской стали, а сейчас мне правит голову какой-то коновал-цирюльник, поленившийся даже принести горячей воды.

Моя голова пылает.

— Черт! — говорю я, когда он задевает меня в очередной раз. — Все хорошо, продолжайте.

Наконец все кончено.

— Зеркало, — приказываю я. Оторопев, цирюльник подает мне зеркало. Маленькое, со сколами по краям, в темных пятнах и царапинах. Я оглядываю себя. Ну что ж. Бывало и хуже…

— Сколько с меня, милейший?

Он хлопает глазами. Свинячьи круглые глазки.

— Э… Казна платит.

— Ничего. Думаю, этого хватит.

Я всовываю ему в руки купюру. Он обалдело смотрит на десятикроновый билет в своей ладони. Затем на его лице начинает проявляться выражение счастья. Медленно восходит — как солнце из-за края океана…

245