Кетополис: Киты и броненосцы - Страница 69

И вот теперь — сидел в маленькой комнатке, ожидая не пойми чего, и старался не глядеть в окно.

Получалось плохо. Сети притягивали. Притягивали, пусть даже при одном взгляде на них снова начинала кружиться голова.

Скрипнула дверь, и почти сразу за спиной раздалось осторожное покашливание:

— Господин Ауэрбах… — невысокий, как и все виденные здесь Конрадом, одет скромно, но с претензией на изысканный вкус. — Госпожа Хильда желает поговорить с вами.

А вот это уже была неожиданность.

Хильда — Белая Хильда, как называли ее досужие городские сплетники, — была одной из легенд Кетополиса. Чуть менее опасная, чем Гибкий Шульц, чуть более явственная, чем Канцлер. Порой ее видели в опере: лица не разглядеть под густой вуалью, шелковое, но простого кроя платье с длинными рукавами и воротником под горло, человек пять опасных с виду горлорезов сопровождения. Редко кто хвастался, что говорил с нею, а из тех, кто хвастался, — девять из десяти были заправскими болтунами.

Болтали же, будто большая часть контрабанды со Стаббовых причалов покрывается ее людьми. Будто в Плетельне плетут по заказу самого Канцлера сеть («Да не сеть, а Сеть!» — шептали знающие), которая навсегда отгородит Кетополис от китов. Да не от китов, горячились третьи, а от всего мира: будем словно они сами, плетельщицы, — отгородимся от остальных стран, и никто не сможет к нам найти дорогу, если сами того не захотим. А плетут, — добавляли четвертые, — из титановой проволоки, китовых кишок и волос детей, что пропадают по всему городу. Есть у них арфы: как заиграют на улице, так детки и пойдут за арфистом.

Сам Конрад Белую Хильду не видел ни разу.

Прошли коротким коридором, затем двумя пролетами лестницы и — по металлическим мосткам над длинным полутемным залом. Снизу были растянуты куски парусины, разделяя зал на сотню маленьких закутков. Парусина была натянута и сверху, потому — совершенно не разобрать, что происходит внизу. Непонятные металлические конструкции крепились к стенам, с потолка свисали тросы, перекинутые через шкивы. Время от времени там, внизу, раздавался короткий резкий треск — словно рвали плотную ткань. Порой же — будто вздыхал кто-то огромный, разлегшийся под мостками.

Проводник, впрочем, шел, не оглядываясь, оставив все происходящее под мостками без внимания. Видимо — ничего необычного не происходило. Конрад же чувствовал странную раздвоенность. Один в нем старался не глазеть по сторонам — так, на всякий случай. Слухам о том, что любого, кто увидит секреты Плетельни, ослепляют, он, конечно, не верил, но все же, все же… Увиденного в «Китовой глотке» хватило, чтобы понять: шутить здесь, если вдруг что, не любят. И не станут. Потому — лучше это вот «если вдруг что» и не накликивать.

Одновременно другой, почти позабытый уже человек внутри не переставал, проходя по решетчатому навесу над залом, думать, что еще года три назад он бы левую руку и правую ногу заложил, чтобы только побывать здесь и запомнить пересечения линий, наложение белого и черного, одежду идущего впереди плетельщика, полосы света из маленьких окошек под потолком. Но этот почти позабытый Конрад верил, что сумеет при случае изменить мир, а тот, который стал за последние годы Конрадом-главным, — умел только рисовать. Удачно, успешно, не без блеска, но… Всего лишь рисовать.

Интересно, как с этим живет Гай? Нет, не интересно, не ври себе. Не интересно. Ничего не интересно. Разве что Фокс…

Он прислушался к себе: да, Фокс. Вопрос, который хотелось решить. Нет, не так: который нужно решить.

Одно только: нужно решить — несмотря на что?

А потом они пришли: перейдя через мостки и поднявшись еще на четыре пролета. Странно, но Конрад совершенно не помнил, чтобы над зданиями Плетельни возвышалась хоть какая-то башня. Удивляться, однако, устал.

Дверь открылась, и Конрад шагнул, оглядываясь по сторонам… По стенам здесь тоже, как на улице, оказались натянуты сети, но с ячейками не квадратными, а шестиугольными. Почти не было мебели: несколько стульев с жесткой спинкой, оттоманка под стеной, да длинный стол у окна. Вместе с тем комната совсем не казалась пустой. Напротив — была пропитана обжитым, очень домашним духом.

А вот саму хозяйку Конрад заметил, только когда та сказала — негромко, но мелодично:

— Господин Ауэрбах…

И тотчас будто проявилась из нитей сети и теней: высокая, тонкая — сказать бы «изможденная», но было это чем угодно, только не изможденностью. Кожа, казалось, светилась — но, снова же, не назвать «бледной». И еще в одном слухи не врали: действительно, шелковое платье под горло, простого кроя, но такая простота не всякому мастеру будет под силу.

В другом, впрочем, слухи обманывали: никакой вуали. Седые волосы по плечам и спине. И — лицо такое, что перехватывало дыхание. При том, что, казалось бы, ничего особенного. Ну, нос. Ну, рот. Губы. Волевой подбородок. Однако же тело норовило вытянуться в струнку и прищелкнуть каблуками. Высшая соразмерность небесных сфер — наверное, можно было сказать именно так, если б слова стоили хоть чего-то.

— Оставьте нас, — человеку, что все так же стоял у дверей.

Тот послушался без единого слова: просто повернулся и вышел, плотно затворив дверь.

И теперь — уже ему, Конраду:

— Я знала, что вы придете.

Конрад не сумел удержаться, чтобы не спросить:

— Откуда же?

Госпожа Хильда усмехнулась:

— Вы не поверите, но… Мне напели киты.

— Напели?

— О, их мало кто слышит. Даже среди тех, кто называет себя «слушающими», — вы ведь, несомненно, знаете о таких?