Кетополис: Киты и броненосцы - Страница 71

И еще…

— Здесь, как понимаю, — не все листы.

— Ты понимаешь верно. Но дело в том, что книга была дописана, я знаю это наверняка. Она… Она очень важна для нас. Для всех нас. И когда я говорила о странных совпадениях, я, несомненно, имела в виду и это тоже.

Госпожа Хильда поднесла ко рту вырезанный из желтоватой кости стаканчик. Пригубила.

— Я не могу тебя ни о чем просить, Конрад Ауэрбах. Не могу. Иначе покажется, что я спасла тебя из корысти. Но ты теперь — мой должник. Поэтому, когда ты обнаружишь недостающие части книги (заметь, я говорю «когда», а не «если»: возможно, это произойдет не сегодня и не завтра, но — произойдет), — извести меня.

Конрад сглотнул сухим горлом.

— Есть и еще одно, — слова давались ему с большим трудом. — Сегодня я видел, что… человек, знакомый и вам… рисует теперь. И мне… — он попытался подобрать слова, — мне — страшно.

— Тогда — бойся, — лицо госпожи Хильды оставалось все таким же отстраненно-прекрасным, но в голосе скользнули жесткие нотки. — Но я скажу вот что: что бы ни рисовал теперь Ричард Фокс, это не предназначено для наших глаз. Вероятно, ты поймешь это лучше всех остальных. В конце концов, — она словно бы заколебалась на миг, — в конце концов, тебе придется в это поверить.

* * *

Небольшую серебряную коробочку он обнаружил, уже расплачиваясь с автомедоном на площади у театра. С удивлением раскрыл: на выстеленном бархатом донце лежали три синих круглобоких боба.

* * *

Делают так: бобы режут, потом в крохотной ступке перетирают получившиеся кусочки; каждую часть не менее чем сорока оборотами медного пестика. Смесь забивают в трубку: несколько табачных листьев, затем порошок и сверху — табак же. Выуживают уголек и кладут в чашечку. Правила хорошего тона требуют еще и открытый огонь перед глазами: жаровню либо камин, однако правилами хорошего тона можно и пренебречь.

Другое дело, что у Конрада не было ни сил, ни времени даже на такие простые, в сущности, действия.

Да и непонятно оставалось — стоит ли теперь городить огород с бобами или можно обойтись тем, что есть.

А — было, было. По крайней мере, два адреса, оставленные Гаем. Причем оба — вполне заманчивые и обещающие. Особенно в свете сказанного госпожой Хильдой.

Хватило бы сил.

Сил же — вот почему-то! — почти не осталось. Приходилось буквально заставлять себя переставлять ноги: левую, теперь — правую, теперь — снова левую. Если бы он сумел добраться до трамвая, то, наверное, сел бы и не встал. Так и крутился бы над новыми кварталами до завтрашнего утра. К счастью, чтобы карабкаться на башенку подвесной дороги, сил не оставалось точно.

Кое-как он добрался до кофейни на Гранд-бульваре: в канун праздника здесь было довольно людно, а из-за холодной погоды все столики занесли внутрь. Люди стремились в тепло, но мест хватало с запасом.

Сперва он почти насильно затолкал в себя пончик, запивая кофе, но потом на него напал жор: тело вспомнило, что не ело с самого утра, да и тогда… Что там было? Чай с черствой булкой, страшно подумать когда испеченной? Мы, конечно, люди искусства, можем и чистым вдохновением питаться, однако же…

Даже не смешно.

Он послушался тела и заказал пряного мяса в горшочке, а к нему порцию рагу. Потом подумал и добавил еще тарелку рыбных лепешек в кислом соусе. Ел, стараясь не торопиться. Получалось, кажется, но — плохо. Когда отложил приборы, некоторое время не решался встать. Боялся, что не сумеет. Решил не торопиться и раскурил короткую, с палец, сигареллу.

Теперь можно было жить.

Только вот думать — оставалось трудно. Тяжело было думать. Мысли ворочались, словно тысячелетние черепахи: заросшие тиной и водорослями. Пройтись бы по ним скребком…

Он вынул часы: большие, с ладонь, плоские, с гравировкой на крышке, изображавшей основание Кетополиса волею Августа Первого. Праведник Иона благочестиво взирал на трудящегося монарха из китовой глотки.

Пора? Да, пожалуй, пора.

Он встал, чувствуя себя перегруженным рыбацким судном: как бы не перевернуться, не успев отдать швартовы. Ладно, как-нибудь.

Универсальный ответ это самое «как-нибудь».

Осталось только добраться до подвесной дороги — та как раз упиралась одним концом в окраины Горелой Слободы, чрезвычайно выгодно.

Так вот, думая о своем, Конрад вышел из кофейни. Здесь, перед «Ла Гвардиа», между помпезной «Сменой веков» и памятником Вильгельму Рыболову, в любую пору года прогуливалось довольно хорошо одетой, представительной публики. Нынче, правда, все больше зябко ежились. Дамы, кажется, готовы были извлечь из шкафов муфты, кавалеры прятали подбородки в осенние еще воротники, то и дело приветственно приподымали шляпы.

Кажется, сегодня в «Ла Гвардиа» Тушинский репетировал «Коральдиньо».

В канун праздника, как обычно, было много патрулей морской пехоты: по трое, в сопровождении младшего офицера, с «морскими» карабинами. Офицеры, натурально, с тяжеленными кольтами. Подсумок с газовой маской, браво сдвинутые на бровь береты, щегольские ботинки с короткими голенищами. Серебро на рукавах, серебро на вороте мундира. Честь и краса армии Его Величества. Хоть на парад с такими, хоть на войну.

Рисовать их было бы — одно удовольствие. Воплощенная фигура Государства и Власти. Минимум ухищрений при максимуме эффекта. Из сходных фигур — разве что простоватый патрульный-полицейский да судейский крючок еще: образы, узнаваемые из силуэта уже. Читатель, учил их Фокс, должен распознавать ваше сообщение влет, с полувзгляда. Но высшее искусство при том, чтобы вместе с тем, что на поверхности, впитывал и то глубинное, что вы желаете ему сказать. Пусть ваш роман будет Левиафаном, а вы уж постарайтесь стать для него иглой Судового Мастера.