— Вот это да, — произнес вдруг мощный, хорошо поставленный голос, и Конрад сразу перестал сопротивляться. — И что же вы здесь делаете, господин Ауэрбах?
Чай горчил.
Вкус Конрад еще мог различать, а вот смысл того, что говорил юнкер-офицер Хлодвиг Клодт — стремительно ускользал в дыру, что образовалась вместо сознания. Сижу, словно кукла, — подумалось вяло и тотчас застучало: кукла! кукла! кукла! Марионетка с обрезанными ниточками.
— Господин Ауэрбах, — рокотал между тем Клодт, — мы со всей ответственностью можем заявить, что если бы не наше стесненное положение, то Канцелярия Его Величества никогда бы не посмела вовлечь вас в это дело вот так, втемную. Однако обстоятельства… Мы никак не смогли бы по-другому разворошить это гнездо, а безопасность города требовала…
Кажется, он — разными словами — повторял это уже трижды. Или дважды.
Еще господину Клодту хотелось знать, кто начал стрельбу в тоннелях за полчаса до начала операции, чем поставил все дело на грань срыва, однако в этом Конрад помочь ему не мог. Да и вообще, наверное, что бы там ни говорил господин юнкер-офицер, — не мог.
В комнату то и дело входили какие-то чины — армейские либо официалы Канцелярии. Военные были прокопчены, от них несло той гадостью, которой пропахло все внизу, люди же Канцелярии в большинстве своем выглядели с иголочки. Правда, господин Клодт тоже был прокопчен.
— У вас сажа на щеке, — сказал Конрад и показал рукою.
Господин Клодт рассеянно мазнул ладонью по лицу, сбившись с накатанной колеи разговора.
Изменять мир, вяло подумалось Конраду. Смешно.
Он отставил чашку и встал.
— Я, наверное, пойду. Все равно толку от меня в этом… — он неопределенно повел вокруг руками, — …толку от меня чрезвычайно мало. Кстати, если вам это интересно, за копировальщиками стояли люди Гибкого Шульца, но копий больше не будет — передали, что художник больше не при делах.
На миг в глазах господина Клодта мелькнул неподдельный интерес.
— Вот как? Значит, они все же потеряли Фокса… А вы — конечно, можете идти, господин Ауэрбах. Полагаю, на днях вас могут пригласить на Золотой проспект — решить некоторые формальности… Думаю, определенная компенсация…
Конрад кивал, особо не вслушиваясь. Потеряли Фокса, думал он. Потеряли. Какие же вы все же суки, господа государственные мужи!
С шумом ввалился морпех, навис над столом, возле которого стоял Клодт. «Газы, — донеслось до Конрада. — Перекрыли туннели… Второй взвод… Троих — на куски». Его изрядно шатало.
Не оставалось сил даже на злорадство.
Медленно, шаркая и приволакивая ноги, Конрад дотащился до выхода из здания: штаб разместили наискосок от площади, в пустом доме над коллекторами. Все почти успокоилось, и только внизу еще приглушенно охало эхо не то взрывов, не то обвалов. Двое морпехов, охранявших вход, покосились на Конрада, но препятствовать не стали: в конце концов, человек выходит, а не пытается войти. Тяжелый подземский плащ ему заменили на армейскую шинельку, но вот запах…
Песочные часы на площади были расколоты, и золотые невесомые секунды просыпались теперь на промерзшую мостовую вперемешку со снежными иголочками. Время — закончилось, — все так же вяло подумал Конрад. Время — закончилось и здесь тоже. Неподалеку от часов топтались сыскные дознаватели, на земле — несколько накрытых рогожкой тел. Конрад повернулся и пошел в другую сторону.
Что его заставило поднять голову — он так и не понял. Может быть, перезвон трамвая. Может, отсвет лунного света.
Там, над площадью, поднималась башня — метров на сорок. Обычно на праздник ее украшали флагами и подсвечивали снизу мощными тысячеваттными лампами переносных прожекторов. Но сегодня — сегодня там, высоко в небе, парил кит. Нет — Кит. Мощное тело, насыщенные переходы белого и черного… Конрад мог бы поклясться, что почти узнает руку художника.
Неужели? — толкнулось в самое сердце, и он почувствовал, что оседает на обледенелую мостовую. Неужели?
К нему бежали люди, но Конрад глядел только туда, где в ночном небе парил Кит. Кит, который научился летать.
«Сегодня!»
Такой была первая мысль, пришедшая с пробуждением.
Он сел в постели и с хрустом потянулся.
«Сегодня!»
С этой же самой мыслью он опустил ноги на пол, нащупал атласные тапочки и сунул в них ступни. Просторный халат обнял плечи, после чего Артуро де ла Коста, последний — и, возможно, не самый удачный — отпрыск своего рода отправился умываться. Включать титан и греть воду он не стал — чтобы быстрее проснуться. День начинался такой, что жалеть и баловать себя не хотелось.
Сегодняшний день!
Не обращая внимания на холодные струйки, змеящиеся по плечам и груди, Артуро внимательно изучал в зеркале свое отражение, пытаясь понять, что же чувствует на самом деле: предвкушение? вожделение? азарт? страх? А может, и то, и другое, и третье, и четвертое, помноженные друг на друга?
Душа маялась: прыткое ликование сменялось тягучим страхом, приступы желания оборачивались брезгливым отвращением. Он сам не мог понять, действительно ли хочет того, за что заплатил.
— Сегодня! — твердо произнес последний из рода де ла Коста.
Отражение — узкое вытянутое лицо, капризная линия губ, породистый нос с характерной горбинкой — медленно и торжественно кивнуло. Артуро взбил пену и, взяв в руки бритву, начал приводить себя в порядок, уделяя особое внимание щегольской ниточке усов.