— И сделал? — вяло спросил Планкет.
— Да знал бы, я бы в воду сразу крысиного яда насыпал. — Паландрик в сердцах швырнул полотенце на стол. — Или еще чего. В общем, слушайте, что дальше было…
Трактирщик перевел дух и продолжил:
— Дальше чины пришли из городской водоуправы, они тут часто бывают. Сидели, беседовали. Тихо все было. Пока рабочие с механического не заявились. Они навеселе, китобои навеселе, слово за слово, и началась драка. А потом они вместе чинов бить начали. Такой скандал, сами понимаете.
— В первый раз, что ли? — Фласк пожал плечами.
— Нет, конечно. Только пока они тут кулаками махали, журналист этот глядел внимательно и черкал в своем блокнотике. В общем, что видел, то и записывал. Такая вот реклама…
— Нам бы твои проблемы, — вздохнул Планкет. — Чаю с ромом, Клов, будь добр. Мы жутко замерзли.
— А мне виски, — сказал Фласк.
— Что? Сейчас принесу. — Движения Паландрика напоминали танец с тарелками и полотенцем. — Так вот. А на следующий день, я только открылся, готовлю завтрак… яичницу, кстати, будете? И он стоит.
— Журналист?
— Да нет же! Жандарм. Говорит: заведение «Одноногий моллюск»? Я говорю: да, чего изволите? А у самого уже в пятках засвербело. Жандарм говорит: господин Паландрик? Я говорю: он самый. Тогда жандарм и зарезал: прочитайте и ознакомьтесь. Я прочитал, и у меня в глазах потемнело. Закрыть, мол, заведение «Одноногий моллюск» за оскорбление личности Канцлера. Я говорю: какое еще оскорбление? Я Канцлера очень даже уважаю, мне проблем не надо, у меня семья и дети. И знаете, что жандарм ответил?
— Что?
— Ничего! — Паландрик взмахнул полотенцем. — Газету мне вручает. И показывает на первую страницу. Только утром вышла газета-то…
— И? — Фласк наклонился вперед.
— Язык у меня так к глотке и присох. Там на первой странице написано: «ОДНОНОГИЙ» ОПЯТЬ БУЯНИТ. Официальному лицу дали по морде». Представляете?! Вы бы про кого подумали? Вот честно? — Трактирщик оглядел компаньонов. — Вижу по вашим физиономиям, на кого подумали. Жандарм и говорит: закрывать будем. Ну, и я говорю, не будь дурак: господин жандарм, на два слова, будьте так любезны… Договорились, конечно. Но название пришлось сменить. Теперь называемся «Лохматый моллюск». Меня уже высмеяли все посетители. Собственные дети за спиной хохочут.
Не в силах больше сдерживаться, Планкет прыснул в кулак.
— Вот и вы туда же, — обиделся трактирщик.
Планкет решил, что заголовок прекрасный. Он бы тоже сперва подумал, что Канцлер разбушевался и стукнул кого-то из кабинета Его Величества. Сгоряча и сильно. От старика всего можно ожидать. Это как раз прекрасно вписывалось в характер Канцлера. И нога у него всего одна, это все знают. Второй он лишился задолго до рождения Планкета, в схватке с Левиафаном во время первой Большой Бойни. Тем самым Левиафаном, череп которого они с Фласком благополучно расколотили сегодня утром… И если Паландрик каким-то чудом выкрутился из лап жандармерии, то им с певцом, похоже, застенков не избежать.
Планкет вздохнул и посмотрел на стойку, вырезанную из челюсти огромного гренландского кита. Хороший был кит, наверное. Почти как музейный… Механик толкнул Фласка локтем. Кивнул на стойку. Певец сперва заворчал, потом понял.
— Слушайте, дорогой кузен, а у вас, случайно, нет второго такого черепа? — спросил Фласк. — Только чуть поменьше? И целого?
Трактирщик оторвался от стола, уже блестящего, как зеркало.
— Что? А, нет. Извини, Фласк, пойду я. Заказ ваш сейчас будет.
— Объясните мне, друг мой, почему в Кетополисе так трудно найти череп? Не понимаю, — сказал Фласк после второго стаканчика. — Их же ловят каждый день!
— Во-первых, не ловят, а бьют, — сказал Планкет устало. — Во-вторых, их разделывают начисто, я уже говорил… Единственное время, когда китовые туши вытаскивают на берег, — несколько дней после Большой Бойни. А праздник был ровно год назад. Даже в сиамском квартале ничего не осталось, можешь мне поверить.
— Друг мой, похоже, вы снова собираетесь впасть в отчаяние…
— Подумываю об этом, — огрызнулся Планкет. — Но сначала узнаю, как добраться до Мексики.
— Эй! А как же я?
— Надеюсь, ты умеешь плавать?
— Плавать? — Фласк задумался. — Пожалуй, плаваю я неплохо. Ээ… а зачем?
— Затем, что морем до Мексики ближе всего, — мрачно сказал Планкет. — А попутного корабля не найти — все суда идут на Бойню. Впрочем, тебе достаточно глубоко вдохнуть, и точно не утонешь… Хмм. А может, действительно использовать тебя как плот? Хоть какая-то польза. Повернись-ка…
— Э! — Фласк отпрянул. — Это что, такая шутка?
— Сайрус, здесь ничего нам не светит. — Механик снял очки и протер платком. — Конечно, если нам внезапно не подвернется какой-нибудь невероятно счастливый случай.
— Джентльмены, — раздался за спиной Фласка незнакомый голос. — А это не вы кита ищете?
— Я слышал, вы ищете кита? — Перед ними стоял жилистый старик в фуражке с расколотым надвое козырьком.
Выцветшие голубые глаза окружала сеточка морщин, таких белых, словно они были заполнены морской солью. На старике был лоцманский бушлат, из широких рукавов клещами краба топорщились сухие крепкие ладони. Пахло от него водорослями и ромом, табаком и корицей; кадык напоминал Иону, проглоченного большой рыбой. А еще у старика имелась трубка, короткая и черная, как дымовая труба парового буксира. Судя по отсутствию дыма, котлы на буксире давно не знали угля.