Я знаю, что вы хотите спросить.
Да, я подписал.
С тех пор я женатый человек. Можете присылать поздравления. Впрочем, уже не стоит. Нет, не стоит. Не беспокойтесь.
…Когда мы остаемся одни, Нитхинан смотрит на меня.
Я протягиваю руку. Мои пальцы испачканы чернилами.
— Иди ко мне, о моя ведущая к сокровищам! Возьми меня за руку и веди в сад удовольствий и неги…
Темные глаза.
У меня вдруг перехватывает горло. Перед глазами все плывет. Я говорю:
— Обними меня, пожалуйста, Нитхинан. Мне до смерти страшно.
Я не рассказываю историю. Я наматываю ее на кабестан. Тугими кольцами, обжимая подробности и детали в один тонкий металлический трос.
Виток, виток, виток…
Давайте поговорим о бездымном порохе. Я все-таки закончил артиллерийский класс.
У галлийцев пироксилин. Он мощный, но разлагается даже при нормальной температуре.
У немцев баллистит.
У итальянцев филит. Хорошее название.
У англичан кордит. Хороший порох.
У нас опять-таки пироксилин — который, отсырев, превращается в мощнейшую взрывчатку и к чертям разносит орудие. Вместе с орудийной прислугой.
Понимаете, к чему я клоню?
Надо делать, как у англичан.
Англичане — лучшая морская нация в мире.
Но лучший снарядный порох — у американцев. Пироколлоид. Ни черта с ним не делается. Не окисляется, не боится влаги, не взрывается в стволе. И однородный, после прессовки и обвалки хоть вместо резинового ковра к адмиральскому трапу. И ровное медленное горение, без детонации — что самое главное.
Американцы — молодцы. Еще бы. Секрет пороха они свистнули у русских.
Я знаю это, потому что мне рассказал подвыпивший русский лейтенант с клипера «Джигит». Клипер был старый и уютный, как глоток коньяка у камина; в скрипе дерева и трепете белых парусов, а лейтенант молодой и отточенный, с хромированным блеском хорошего механизма. Автоматон. Казалось, когда он разливает водку, я слышу слаженное «чик-чик-чик» шестеренок. Молодые русские офицеры все как один хотят походить на англичан…
Впрочем, как и молодые кетополийские.
Потому что англичане — лучшая морская нация в мире.
А мы только и можем, что убивать китов.
«Джигит» стоял в Кето неделю. Затем русские шли в Нагасаки через Аннам, с дирижабля им передали почту. Прощаясь, лейтенант улыбнулся мне и отсалютовал: белый, без единой складки, отутюженный, совершенно английская улыбка, совершенно английские манеры. Холодноватая вежливость кругами, как от дорогого галлийского одеколона.
Я не рассказываю историю. Я придумываю.
Потом он вдруг шагнул и обнял меня. Как-то очень просто, по-домашнему.
— Ну, прощай, Костя. Даст бог, свидимся.
Не свиделись.
Кетополийский китобоец нашел клипер, севший на днище у маленького острова Траут. В корпусе — огромная пробоина, след от удара. Словно что-то огромное (кит? подводная лодка? гигантский нарвал?) на скорости проломило борт «Джигита». А затем пришли пираты.
Русских взяли на абордаж. И вырезали всех до единого человека. Знакомая картина. Палуба залита кровью, тела плавают в трюме, внутренности развешаны по всему кораблю.
Отрезанные головы сложены на юте — аккуратной такой пирамидкой.
— Бирманцы, — сказал кто-то.
Я не рассказываю историю.
Следующим утром нам зачитали приказ Канцлера по флоту. Нанести удар по пиратской флотилии — это понятно. Потопить и рассеять — никаких возражений. Но еще три пункта?
Подданных Великой Бирмы в плен не брать. Утопающим помощи не оказывать. Для оказания содействия поврежденным кораблям не останавливаться…
Флот возмутился.
Это противоречит морскому кодексу.
Мы не какие-нибудь американцы! Мы…
…Об американском военном флоте в то время говорили в основном дурное. Самый молодой из флотов мира — и самый бойкий, наглый и невежественный. Впрочем, мы, наверное, просто завидовали — потому что флот САСШ рос как на дрожжах, конкурируя уже не только с галлийским, но и с самим британским. Но зато у нас были…
Традиции.
Традиции. Железные болты, скрепляющие воедино людей, корабли и причуды океана. Флот без традиций подобен путешествию без добрых примет.
Американцы!
Молодой флот. То ли дело старые добрые — британский и кетополийский. Здесь не выходили в море в пятницу. Здесь утопающему всегда протягивали руку — даже если то был злейший враг. Здесь уважали противника…
Помощи не оказывать?!
Флот возмутился. Мы — кетополийцы!
…А потом мы пошли и раздолбали бирманцев в пух и прах.
Я говорю:
— Прощай, Нитхинан. Даст бог, свидимся.
Я выхожу на улицу. Поднимаю ворот шинели. Шершавый. Ветер холодит затылок. Достаю из портсигара русскую папиросу и чиркаю спичкой. Чииих. Огонь обжигает пальцы. Фосфорная спичка горит даже под водой, что ей ветер. Вдыхаю.
Я не курю, в общем-то.
Но сегодня — можно.
Бумага сгорает крупными кусками и летит вниз. В этом есть какой-то особенный шик. Теплый дым согревает в груди — что там у меня такое холодное? Иногда кажется, что я не могу продохнуть.
Сердце?
Спокойно, Козмо, спокойно.
Тебе еще многое нужно успеть.
Помню: в кабинете отца висит чертеж.
За пару месяцев до того мы ходили с отцом на научную выставку, которая проходила в павильонах возле Хрустальной Башни.
Некий ученый демонстрировал опыт, как сердце лягушки сокращается, потому что на него действуют электрические разряды. Это было жутковато.