Кетополис: Киты и броненосцы - Страница 166

166

Ну а пока фокусник разминался: грыз хрустальные фужеры, доставал из шляпы кроликов, изо рта — куриные яйца, угадывал карты.

Деньги артисту кидали с большой охотой, ждали смертельного номера.

— Знаю я их, — проворчал стоящий рядом старичок. — Сначала они уличные, потом запираются в будке, начинают продавать билеты и гребут деньги лопатой. Или, того хуже, устраиваются в цирк и выступают в перерывах между равнодушными клоунами и дрессированными хомяками. Причем разницы между ними никакой. Тьфу!

Он плюнул под ноги, едва не угодив себе на ботинок, и стал пробираться сквозь толпу.

Местные зрители отличались поразительным миролюбием. Не было привычных перепалок, никто не выкрикивал в адрес артиста оскорблений и не сомневался в его профессионализме, не стояли наготове ящики с испорченными помидорами. Даже мошенника, повадившегося от имени факира собирать мелочь с задних рядов, не стали сдавать в полицию, а всего лишь вытолкнули на сцену в качестве добровольца. После известных манипуляций с ящиком и пилой человек вышел сильно побледневший.

Большинство фокусов Пельша были знакомы. Когда-то он пытался исполнять их сам — правда, еще в юношестве, при тогдашнем повальном увлечении театральным искусством, когда каждый третий мнил себя Кокленом-старшим, а каждый второй — Робер-Гудэном. Поэтому, иногда отвлекаясь от происходящего, Пельша с интересом рассматривал зрителей. Следил за их восторгами, удивлением, испугом, замешательством; старался угадать подставных «добровольцев». И совершенно неожиданно выловил из толпы знакомое лицо.

Данедин стоял в первых рядах зрителей. Пельша в первый раз видел его таким — плотно сжатые губы, напряженные скулы, бешеные глаза.

По правую руку от него приплясывал карлик с обожженным лицом. Он прыгал, крутился, хватал Данедина за руку и что-то ему говорил, смеясь. Когда карлик улыбался, стянутая шрамом кожа сворачивала набок маленький нос; губы исчезали, превращаясь в тонкие розовые нити, улыбка становилась похожей на оскал.

Лицо второго спутника Данедина пряталось за карнавальной маской. Удлиненная морда акулы с вертикально торчащим плавником возвышалась над толпой. Рисованный оскал с удивительной точностью пародировал ухмылку карлика.

Между тем ассистенты засуетились сильнее обычного. Создавалось впечатление, что их как минимум человек восемь. Они мелькали перед глазами, переставляя табуреты, отодвигая в сторону ширмы и ящики. Все действо продлилось не больше нескольких секунд: площадка оказалась полностью очищена, и ассистенты встали по стойке смирно, построенные в одну шеренгу — числом пять. Пропажу фокусника зрители заметили не сразу, а заметив, почему-то начали аплодировать. Сначала вразнобой, затем в такт, отбивая ритм. И тогда, повинуясь призыву зрителей, фокусник появился — из фургона, в новом костюме, с гордо поднятой головой. Пока он небрежной походкой шел к центру импровизированной сцены, шеренга распадалась, плавно уходя на задний план. В итоге перед фокусником остался один-единственный ассистент, в руке которого блеснула длинная шпага.

Начинался смертельный номер.

Зрители затаили дыхание. Стало слышно, как на одном из этажей гостиницы дрожащим голосом поет граммофон. Запись плыла, слова растягивались, и возникало ощущение, что все вокруг происходит в замедленном темпе и почему-то с удивительной иррациональной четкостью; так становятся видны под микроскопом мельчайшие щетинки на лапках жука. Жука, измученного бесконечной гонкой по шляпной коробке и столкновениями с твердыми отсыревшими стенками, но еще живого.

Ассистент стоял перед фокусником со шпагой в вытянутой руке. Ее остро отточенный конец ходил в миллиметре от лацканов фрака в поисках точки опоры, спускался ниже, к верхней пуговице с зигзагообразной окантовкой, и, потанцевав вокруг нее, уходил ко второй, обломанной, с неряшливо торчащими во все стороны обтрепанными нитками. Пока, наконец, не уперся в пространство между пуговицами на уровне живота. А потом, будто передумав, клинок медленно пошел вниз и в сторону, с низким гулом рассекая воздух.

Фокусник понимающе улыбнулся, его пальцы коснулись пуговиц, фрак скользнул по рукам, упал на мостовую; теперь артист был в одной рубашке — тонкий слой ткани прикрывал тело.

Рука ассистента вновь поднялась, острие шпаги легло на прежнее место, теперь уже лишенное защиты; сборки фланели расходились лучами от готового впиться жала. Напряжение возрастало с каждой секундой, зрители слились в единое целое и даже при желании не смогли бы разорваться, словно нечто гипнотическое было в этих простых движениях; в застывшем взгляде фокусника; в безмолвных па, исполняемых на заднем плане девочкой-ассистенткой. Медленно передвигая ноги, наклонив голову, она раскачивалась под проплывавшую над площадью музыку — почти танцевала, но назвать это танцем не поворачивался язык. Девочка походила на метроном, задающий правильный темп, регулирующий биение сердца, отвлекающий внимание толпы. В шевелении губ угадывался монотонный нескончаемый счет: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

Но фон всегда должен оставаться фоном, долго смотреть на него не стоит, поэтому Пельша перевел взгляд на сцену. Ассистент встал в позу фехтовальщика: ноги широко расставлены, левая рука отведена назад и согнута в локте, пальцы смотрят поверх головы.

Пластинка, скрипнув, замолкла. Над площадью повисла тишина.

И, как по команде, сжатой до предела пружиной выстрелило запоздавшее время.

166